Последние записи
Фотогалерея
Святой и его подвиг: Сергий Радонежский
Преп. Сергий Радонежский, в отличие от многих угодников Божьих, почитается нами именно как святой; поэтому закономерно встает вопрос: чем отличается место и роль святого в нашей жизни от тех, что занимают и исполняют в ней писатель, художник, политик, философ и т.д.; что такое святость вообще.
Александр Невский был политиком и полководцем, Тихон Задонский — блестящим писателем, а Роман Сладкопевец — лучшим, быть может, поэтом Византии. И всё же вошли они в историю именно как святые. Более того. Церковь, благоговейно почитая св. Романа, практически не сохранила его поэтических текстов в составе богослужения. Отсюда становится ясно, что в число святых вошёл он не за свои стихи, а по какой-то другой причине. Вернее, в силу своей святости.
Преп. Сергий не был ни писателем, ни церковным поэтом. Он, правда, как повествуют некоторые источники (но не все!), благословил Димитрия Донского перед битвой на Куликовом поле, однако, разумеется, политическим деятелем тоже не был. Он был святым. Святой входит в историю не тем путём, что писатель или художник; последние оставляют потомкам результаты своего творчества (книги, картины, теории), святой оставляет нам что-то другое. Что именно?
Скудность источников
Когда начинаешь изучать жизнь того или иного святого, то непременно обнаруживаешь, что фактов для её описания у биографа почти нет. По всей России достаточно широко известно имя преп. Тихона Калужского или Медынского (умер в 1492 году), а житие его до нас не дошло, и вообще неизвестно, существовало ли оно когда-либо. Из посвященных святому церковных песнопений мы узнаем лишь отдельные факты из его жизни. И тем не менее преп. Тихон с любовью почитается и в Калужской области, и за её пределами (большая икона угодника находится в Богоявленском соборе в Москве).
Нечто подобное можно сказать и о преп. Сергии Радонежском.
Его житие написано Епифанием Премудрым, который пришёл в Троице-Сергиев монастырь уже после смерти Сергия и, следовательно, никогда не видел святого игумена. Он создал свой труд, опираясь на рассказы старых монахов, и там, где фактов не хватало, дополнял их отсутствие «общими местами» из житийной литературы. Так, Епифаний рассказывает, что, будучи грудным младенцем, святой по средам и пятницам отказывался от материнского молока, соблюдая пост; но то же самое постоянно сообщается и о других святых, например о Николае Чудотворце.
Типичен для монашеского жизнеописания и целый ряд других деталей. Епифаний рассказывает, что Сергий проводил ночи в молитве, почти без сна — но так поступают все святые монахи, и об этом упоминает чуть ли не каждый автор монашеского жития. В почти полном отсутствии конкретно индивидуализированного материала нет ничего странного. И более того, это одна из черт подлинной святости. Сравнительно легко писать о полководце, философе или о политике, поскольку их деятельность проходит на глазах у людей. Другое дело — святой, ибо он живет по принципу
«у тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе. И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят на сомнищах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, который втайне» (Мф 6:3-6).
Жизнь святого проходит при наглухо запертых дверях: добрые дела он совершает так, чтобы их не видели, молится у себя в келье и постится, как заповедано в Евангелии, так, что его окружающие не обращают на это никакого внимания, — в противном случае он уже не святой. Среди первых русских святых в нашей истории заметное место занимает князь Игорь Ольгович (умер в 1147 году), получивший великокняжеский стол от своего брата Всеволода и менее чем через две недели после этого смещенный с него Изяславом, попавший в темницу и затем убитый. В последний год жизни он в качестве заключенного перемешался из монастыря в монастырь и, возможно, был пострижен в монахи. Других фактов источники не сообщают, и тем не менее киевляне в первые же годы после смерти князя-неудачника начинают почитать его как святого. Одним из свидетельств является и то, что его младший брат, Святослав, называет именем покойного князя Игоря своего родившегося на Пасху в 1151 году сына, будущего героя «Слова о полку Игореве». Как политик Игорь Ольгович в историю не вошел, но зато ни Ярослав Мудрый, ни Владимир Мономах, ни Всеволод Большое Гнездо, которые были, казалось бы, того достойны, не были прославлены как святые. Конечно, Игорь был убит, погиб, подобно Борису, Глебу или Андрею Боголюбскому, как мученик и страстотерпец, но в летописях упомянуто множество погибших мученически князей, не причисленных к лику святых. К тому же князь Игорь почитается не как мученик, а как блаженный, то есть не в силу мученической кончины, а за свое житие. В чём проявлялась святость его жития, мы не знаем, но это скорее правило, чем исключение: жизнь святого проходит «втайне», а в результате подвиг его становится известен всем. В этом один из главных парадоксов святости.
Чуть ли не лучшим примером является в этом смысле почитание благоверных князей Василия и Константина, ярославских чудотворцев, из жизни которых (Василий умер 8 февраля 1249 года) вообще не известно ни одного факта. И тем не менее князья эти издревле были любимыми святыми ярославской земли.
Наследие Преподобного Сергия
Св. Сергий не оставил нам ни строки своих поучений. В данном случае он больше похож на св. Николая Мирликийского (от него до нас тоже не дошло ни строчки, и даже жизнеописание сохранилось очень плохо), чем на Иоанна Златоуста, Василия Великого или бл. Августина, портрет каждого из которых мы в состоянии нарисовать, опираясь на их собственные тексты. Златоуст — святой и писатель, Андрей Рублев — святой и иконописец, а Александр Невский — святой и политик.
Преп. Сергий, в отличие от них и многих других угодников, предстает перед нами как святой по преимуществу. Уже не первый век богословы постоянно подчеркивают, что Христос оставляет человечеству не доктрину и не систему взглядов, как Сократ, не святую книгу, как Магомет, и не образ жизни, как философ-стоик, Зенон, Клеанф или Сенека. Он, Иисус, оставляет людям самого себя. Вл. Соловьёв, говоря о составляющих христианства, замечает:
«Христианство имеет свое собственное содержание, независимое от всех этих элементов, в него входящих, и это собственное содержание есть единственно и исключительно Христос. В христианстве как таковом мы находим Христа, и только Христа — вот истина, много раз высказанная, но очень мало усвоенная».
Всякий святой — подражатель Христа (см. 1 Кор II: 1). В Ветхом Завете Бог говорит:
«Будьте святы, ибо Я свят» (Лев II: 44; 19: 2; 20: 7).
Иисус повторяет этот стих в Нагорной проповеди:
«…Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Мф 5: 48),
а св. Петр дает ему следующее толкование:
«Подобно призвавшему вас Святому, и сами будьте святы во всем поведении, ибо написано: Будьте святы, потому что Я Свят» (Кол 2: 9),
поэтому подражание Богу в жизни христианина осуществляется через подражание Иисусу, о чем говорит и сам Он в Евангелии от Иоанна:
«…Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (13: 15).
Как Христос оставляет человечеству самого себя, так и святой; он тоже своим духовным наследникам оставляет не тот или иной результат своего труда, а самого себя.
«Пока не требует поэта, — говорит А.С. Пушкин, — к священной жертве Аполлон, в заботах суетного света он малодушно погружен… и меж детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он».
Действительно, жизнь поэта, да и всякого художника, вне его творчества, без его текстов или картин не представляет для потомков никакого интереса. Так, греческий трагик Агафон, современник Сократа и Еврипида, хотя он и изображен в «Пире» у Платона и хорошо известен нам по отзывам современников, мало кому интересен, ибо тексты его до нас не дошли. Полигнот, Зевксис, Паррасий и другие художники древней Эллады, картины которых не сохранились, не могут вызвать по отношению к себе живой реакции у человека XX века, в отличие от скульпторов (Мирона, Поликлета), чьи произведения, пусть не в оригиналах, а в слабых копиях, но все же дошли до нас.
Иная картина со святыми: Николай Мирликийский, великомученик Пантелеймон или преп. Сергий не оставили ни текстов, ни икон, ни каких-либо особых, отличных от того, что предлагали их предшественники или последователи, рекомендаций для потомков; от них осталось Евангелие, которое они прочитали не устами и не глазами, а самой своею жизнью. Во французском языке есть выражение vivre l’Evangile, то есть «прожить Евангелие» (именно так, а не «прожить жизнь по Евангелию, согласно Евангелию» и т.п.!). Франциск Сальский, известнейший религиозный мыслитель начала XVII века, писал:
«Между Евангелием и жизнью святого разницы не больше, чем между музыкой, которая записана на листе бумаги, и музыкой исполненной».
Жизнь преп. Сергия эти слова характеризуют великолепно. Он не предлагает своего пути, а воплощает в своей жизни евангельский путь. Хорошо говорится о том, что это такое, в «Подражании Христу», латинском трактате, написанном в начале XV века и обобщающем духовный опыт монашеского делания на Западе (обычно его автором называют Фому Кемпийского):
«Не Моисей пусть говорит мне или кто другой из пророков, но Ты глаголи… всех пророков Вдохновитель… Ты один без них можешь меня полностью наставить; а они без Тебя ничего не сумеют».
Жизнь каждого святого есть, таким образом, жизнь во Христе. Не случайно именно так — «Моя жизнь во Христе» — назвал книгу о своем духовном делании св. Иоанн Кронштадтский. Святой, кем бы он ни был, каждый святой может воскликнуть вместе с апостолом Павлом: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2:20). Святой, и это необходимо четко осознавать, не развивает, а раскрывает Евангелие, идет не от Евангелия, а к Евангелию. Не развивает свою теорию, опираясь на Новый Завет и отталкиваясь от него, а в течение своей жизни все больше и больше погружается в Новый Завет, все ближе и ближе приближается к аутентичному подражанию Христу.
Всеобъемлющая формула святости содержится в новозаветной книге Деяний апостолов, где Пётр, видя всеобщее изумление после того, как по его слову исцелился хромой, восклицает:
«Что дивитесь сему, или что смотрите на нас, как будто бы мы своею силою или благочестием сделали то, что он ходит. Бог Авраама и Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса… И ради веры во имя Его, имя Его укрепило сего, которого вы видите…» (3: 12-16).
«Нищие духом»
Первые плоды на пути подражания Христу заключаются в том, что евангельские блаженства (начало Нагорной проповеди — Мф 5: 3-12) мало-помалу начинают узнаваться в жизни подвижника, который раскрывается как кроткий, алчущий и жаждущий правды, милостивый, чистый сердцем, миротворец и т.д. Но в первую очередь каждый святой раскрывается как «нищий духом».
Что означает эта знаменитая формула, известная всем и в то же время никому не понятная? Как передать её средствами современного русского языка? Постараемся дать здесь чисто филологический ее анализ. «Нищие» (евр. анавим) вообще занимают большое место в Библии (см., например, псалом 34, стихи 7-9):
«Сей ниший воззвал, — и Господь услышал,И спас его от всех бед его.Ангел Господень ополчаетсяВокруг боящихся Его и избавляет их.Вкусите и увидите, как благ Господь!»Блажен человек, который уповает на Него!
По сути дела, формула «блаженны нищие» присутствует уже здесь. В отличие от богатых, которые могут надеяться на свое богатство, на дружеские и, главное, деловые связи и т.п., и от бедняков, которые тоже могут надеяться: на свой клочок земли и снятый с него урожай, — нищему надеяться не на кого и не на что; единственная его надежда — на Бога, поэтому у Луки Иисус говорит: «Блаженны нищие…». И далее: «Блаженны алчущие ныне…» (6: 20-21). У Матфея обе эти формулы несколько видоизменяются. Вторая приобретает следующий вид: «Блаженны алчущие и жаждущие правды» (5: 6), то есть уже не просто голодные, как у Луки, а испытывающие голод в отношении правды, точнее, справедливости; блаженны, таким образом, не просто стремящиеся к справедливости люди, а те, для кого справедливость так же необходима, является такой же внутренней потребностью, как пища для голодного.
Так голод приобретает мистический смысл. То же самое происходит с водой, которая смывает грязь с тела. Иисус самую простую воду превращает в воду таинства крещения, и она смывает теперь не грязь — грех, в сущности, ту же грязь, но не с тела, а с сердца, с духа. Так в Евангелии мистически понимаются вода, голод и, наконец, нищета. Простой нищий надеется на Бога в том смысле, что только Бог в силах спасти его от голода, от того голода, что заставляет страдать его тело.
Нищий духом тоже надеется только на Бога, но уже не из-за одного физического своего голода, а в виду того, что один Бог в силах спасти его от мистического голода, утолить его жажду справедливости, спасти его «я» в целом, спасти не от какой-то конкретной опасности, а в самом широком смысле.
Но это не все. Выражение «нищий духом» из Нагорной проповеди близко к формулам «смиренный сердцем» (Мф II: 29) и «сердце сокрушенное и смиренное» из Покаянного, или пятидесятого, псалма (стих 19). Псалмы Давидовы и вообще все поэтические книги Библии строятся таким образом, что в пределах одного двустишия каждая мысль повторяется дважды, очень точно, но в других словах, например:
«Помилуй меня. Боже, по великой милости ТвоейИ по множеству шедрот Твоих очисти беззаконие мое(помилуй — очисти беззаконие; по великой милости — по множеству щедрот). И далее:Многократно омой меня от беззакония моего . И от греха моего очистн меня. Ибо беззаконие мое я сознаю,И грех мой всегда предо мною.»
Есть в псалме 34 (стих 19) такое двустишие:
«Близок Господь к сокрушенным сердцемИ смиренных духом спасет.»
Становится ясно, что две формулы («сокрушенные сердцем» и «смиренные духом») вполне синонимичны. «Смиренные духом» — это почти «нищие духом», поскольку слова «смиренный» и «нищий» вообще близки по значению. Поэтому, чтобы лучше понять формулу «нищие духом», надо разобраться в том, что такое смирение. Это совсем не пассивность или безынициативность, а полная отдача себя Богу и вытекающая отсюда готовность творить волю Его. Смирение Марии Девы, о котором говорится у Луки (1: 48), выражается в ее словах: «Да будет мне по слову Твоему». Тому, кто читает Евангелие по-гречески, известно, что здесь для выражения «да будет» единственный раз во всем тексте Нового Завета и в греческой Библии вообще употреблено не повелительное, а желательное наклонение, подчеркивающее радостное желание Марии: да будет мне, как я того радостно желаю, по слову Твоему. О смирении сердца псалмопевец говорит в следующих словах: «Готово сердце мое. Боже, готово сердце мое» (псалом 108: 1); и в другом месте: «Научи меня творить волю Твою, ибо Ты Бог мой» (псалом 143: 10). Смирение, таким образом, не бездеятельное ожидание того, как Бог проявит свою волю, а жажда творить эту волю, быть, как говорит апостол Павел, «соработником у Бога» (1 Кор 3: 9). Смиренный сердцем отнюдь не пассивен и нищий духом — тоже. Но при этом «никто, — как писал авва Дорофей, живший в начале VII века египетский подвижник, весьма почитаемый на Руси, — не может выразить словами, что такое есть смирение и как оно рождается в душе, если не узнает сего из опыта». То же самое можно сказать и о состоянии «нищего духом»; за этим евангельским словосочетанием, которое по-гречески так же трудно для понимания и необычно, как и по-русски, скрывается нечто, в словах невыразимое. Можно с разных сторон приблизиться к пониманию этой формулы, но только приблизиться. Понять ее нельзя, не узнав этого из опыта. В самой сердцевине евангельской истины проповеди лежат истины невербализируемые; вот почему подвижники всех времен не уставали повторять: христианство заключается в том, чтобы не знать, а делать.
В христианстве есть истины, о которых можно рассказать; есть вещи такие, что их можно показать на собственном примере, но в словах уже не передать; наконец, есть нечто, чего не поймешь, если только не узнаешь из опыта. Преп. Сергий хорошо знал это. По свидетельству Епифания Премудрого,
«наставляя братию, немногие он речи говорил, но гораздо больше пример подавал братии своими делами».
«Работая в безмолвии»
Молчание как спутник мудрости, надежды на Бога и молитвы известно уже Ветхому Завету (см. Плач Иерелия из Соломона 3: 26; Притч II: 12 и др.). В талмудическом трактате Беракот говорится о том, что
«благочестивые люди в древности проводили час в полном молчании, сосредотачиваясь перед молитвой, чтобы вознести свое сердце к Богу, что на небесах».
Речь здесь идет о современниках последних книг Ветхого Завета.
Известно молчание и Новому Завету.
«А молясь, не говорите лишнего, как язычники; ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; не уподобляйтесь им; ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него» (Мф 6: 8),
— говорит Иисус в Нагорной проповеди. Апостол Павел просит своих учеников молиться,
«чтобы проводить нам спокойную и тихую жизнь во всяком благочестии и достоинстве» (1 Тим 2: 2).
Поселение людей возле Троицкого монастыря.
Наконец, для монашества именно молчание будет одним из основных принципов жизни. Авва Арсений рассказывает, как, уйдя в пустыню, он услышал там какой-то голос, который говорил ему: «Арсений, беги, молчи и пребывай в тишине». Три этих слов» (fuge, tace, quiesce) становятся своего рода девизом для всякого монаха.
Сергий находит для своей обители место, куда не вело дорог, пустынь, где не было поблизости ни сел, ни домов, ни людей. Здесь, в одиночестве, он непрерывно творит молитвы, а затем, когда к нему начинают приходить будущие иноки, учит их
«прилежно молиться Богу, и не беседовать ни с кем после повечерия, и не ходить из своей кельи по чужим кельям без большой необходимости в чем-либо нужном, но в своей келье каждому втайне молиться Богу наедине и заниматься по возможности своей работой, которую руки его могут делать, во все дни псалмы Давида всегда на устах своих имея».
Так рассказывает Епифаний, описывая жизнь святого. Нам этот рассказ даёт возможность увидеть в Сергии аскета, хорошо укорененного в древних монашеских традициях, созидающего свой монастырь по принципу «молись и трудись» (ora et labora), как говорил еще в VI веке св. Венедикт Нурсийский.
Причём Сергий не просто аскет и даже не просто игумен своего монастыря. Он, если можно так выразиться, игумен игуменов, основатель целой школы русского монашества, из которой один за другим выходят десятки будущих святых (Никон — в Троице, Савва — в Звенигороде, Андроник и Савва — на Яузе, Афанасий — в Высоком, Фёдор — в Симонове и т.д.). Множество монастырей основывают уже не непосредственные ученики Сергия, а ученики его учеников. При этом Сергий не оставляет им ни строки писаных поучении, не предлагает своим духовным наследникам никакого особого устава, и это резко отличает его от греческих учителей монашества.
Греческие аскеты, обучая своих читателей искусству молчания, нередко сами бывают до крайности многословны. И это, хотя на первый взгляд кажется странным, понятно. Став христианами, они не перестали быть греками, не потеряли вообще отличающего греческий гений исключительного чувства формы. Кроме того, в большинстве своем они вышли из риторической школы, получили образование в каком-либо из центров, по сути, еще античной культуры. Риторика, красноречие, блестящий стиль — все это вещи, с которыми невозможно расстаться, даже уйдя из мира и бросив всё. Поэтом каждый из них стремится изложить основы молчальничества лучше, точнее, лаконичнее, ярче, проще или жестче и т.п., чем это удалось его предшественникам. Таковы истоки аскетической риторики у греков.
Другое дело — Сергий. Красноречию он никогда (в отличие от своего биографа Епифания) не учился, а поэтому молчальничеству он обучает своих ученике молча. Суть его школы, быть может, и заключается именно том, что его наука не поддается вербализации. Она передаете: только через личный пример (не случайно само слово «пример» многократно повторяется в житии) и усваивается из опыта.
Быть первым
Сергий, как говорит автор его жития Епифаний, был полог кротости и смирения,
«во всем всегда подражая своему Владыке Господу нашему Иисусу Христу, давшему пример для подражания желающим подражать Ему».
прп. Сергий Радонежский. Покров, начало 15 века
Однако, приняв тезис согласно которому всякий святой непременно выступает как подражатель Христа, воплощающий в жизнь евангельский идеал, кто-то из нас, быть может, решит, что все святые должны быть как близнецы похожи друг на друга. Но нет. Амвросий Медиоланский был римским аристократом, а Макарий Калязинский — почти неграмотным русским мужиком. Среди святых есть монахи и миряне, епископы, воины и полководцы, писатели-интеллектуалы и безграмотные простецы. Есть люди, пришедшие ко Христу во младенчестве (св. Николай), а есть и такие, кто на своем собственном опыте узнал, что такое «бездна греховная», раскаявшиеся грешники (Августин), есть и те, кто стал христианином к концу жизни. Одни сподобились мученической кончины, другие умерли своей смертью, одни в юности, иные, дожив до седин. Эти различия, в сущности, внешние; но отличаются друг от друга святые не только внешне.
Если задача святого заключается в том, чтобы реализовать своей жизнью евангельское блаженство, то один раскрывается в первую очередь как «плачущий» («Блаженны плачущие, ибо они утешатся»), другой — как «чистый сердцем», третий — как «миротворец». Это, однако, не означает, что миротворец не раскрывается как молитвенник, а «чистый сердцем» не может быть одновременно «изгнанным правды ради». Тем не менее в жизни каждого святого тот или другой евангельский текст, какая-то одна фраза или тема становится доминантой. Так, читая о Серафиме Саровском, непременно вспоминаешь, как молится Иисус:
«…Взошел Он на гору помолиться, и пробыл всю ночь в молитве к Богу» (Лк 6: 12).
Читаешь о Златоусте или о Димитрии Ростовском, и перед глазами встают следующие тексты:
«Иисус, выйдя, увидел множество народа, и сжалился над ними, потому что они были, как овцы, не имущие пастыря; и начал учить их много» (Мк 6: 34);
или:
«И ходит Иисус по всей Галилее, уча в синагогах их, и проповедуя Евангелие Царствия…» (Мф 4: 23).
Вся, от начала до конца, жизнь Тихона Задонского теснейшим образом связана с тем, как на Иисуса надевают багряницу и, сплетши венец из терна, возлагают Ему на голову, насмехаются над Ним, и плюют на Него, и, взяв трость, бьют Его по голове (см. Мф 27: 28-30). Тихон образованнейший и, быть может, самый глубокий (причем до сих пор не оцененный) в отечественной культуре мыслитель эпохи Екатерины II, к тому же епископ, но над ним смеются монахи, помещик из соседнего имения избивает святого, а игумен бьет его по щекам (ср. Ин 18: 22)!
Ученик преподобного Сергия Кирилл Белозерский обладает особым даром слёз («Блаженны плачущие, ибо они утешатся») и т.д.
А сам Сергий? Что отличает его подвиг, его подражание Христу? Вот факты. Юноша Варфоломей испрашивает у отца благословения начать иноческую жизнь, а тот просит его повременить с уходом в монастырь и остаться дома:
«…Поухаживай за нами немного, и когда нас, родителей твоих, проводишь до гроба, тогда сможешь и свой замысел осуществить».
В ответ
«юноша с радостью обещает ухаживать за ними до конца их жизни… Так жил, прислуживая и угождая родителям своим всей душой и от чистого сердца».
Устроив монастырь, он
«не хотел быть поставленным в священники или игуменство принять… без лености братии как купленный раб служил: и дрова для всех, как было сказано, колол, и толок зерно, и жерновами молол, и хлеб пёк, и еду варил, и остальную пищу, нужную братии, готовил; обувь и одежду он кроил и шил; и из источника, бывшего там, воду в двух вёдрах черпал и на своих плечах в гору носил и каждому у кельи ставил».
Монахи убеждают его стать игуменом, но Сергий многократно отказывается. Наконец, он вместе с двумя старцами отправляется к епископу для рукоположения, однако и там отказывается, говорит о своем недостоинстве и умоляет святителя дать его монахам другого игумена. В дальнейшем, уже будучи игуменом, он сам печёт просфоры, толчёт и мелет пшеницу, просеивает муку, тесто месит и квасит. Сам варит кутью и делает свечи. Он, как говорит Епифаний Премудрый,
«ниже всех себя ставил… и на работу раньше всех шёл, и на церковном пении раньше всех был».
Когда у кого-то из братии нашлось плохое, некрасивое и линялое сукно и семеро монахов отказались шить из него одежду, Сергий именно из него сделал себе рясу, которую и носил, пока та не разорвалась. Крестьянин, много слышавший о Сергии и его святости, обнаружил его в огороде
«в бедной одежде, весьма рваной и залатанной, в поте лица трудящегося».
Наконец, когда митрополит Алексий попросил святого стать его преемником на митрополичьей кафедре, Сергий отказался. Он повторил свой отказ уже после смерти Алексия.
С самого начала своих трудов Сергий видит свой пот, свой труд, свое дело и детище. У него есть четкое представление о том, какой должна быть будущая лавра, и не только она, но и другие монастыри, создаваемые им самим и его учениками. Ясно, что он осознает себя игуменом земли Русской и большим среди братии. Он, выражаясь языком XX века, несомненный лидер, но именно поэтому Сергий боится какой бы то ни было должности, заняв которую, он стал бы лидером по чисто формальным причинам. Размышляя о св. Сергии, нельзя не вспомнить следующие слова Евангелия:
«…Почитающиеся князьями народов господствуют над ними, и вельможи их властвуют ими. Но между вами да не будет так: а кто хочет быть большим между вами, да будет всем рабом» (Мк 10: 42-44).
Именно этот евангельский принцип Сергий реализует в течение всей своей жизни сначала в отношениях с родителями, а потом и с монахами своей обители. Он действительно хочет быть большим и первым. Об этом ярко свидетельствует следующий факт: когда старший брат Сергия, Стефан, подвизавшийся вместе с ним в Троице, во время вечерней службы усомнился в правах своего брата на место игумена, Сергий, разумеется, не сказал ему ни слова (хотя, как игумен, конечно же, мог просто наказать его). Но
«когда вышли из церкви, не пошел в келью, но сразу же покинул монастырь, так что никто не знал об этом»,
ушел на реку Киржач и основал там Благовещенский монастырь. Вернулся в Троицу он лишь по приказу митрополита Алексия.
Человек становится святым не потому, что ему всегда чужды страсти и искушения, но именно потому, что он сумел победить их. Победа над страстями делает того или иного подвижника (от слова «подвиг») святым и скорым помощником, подобным Иисусу, который, по слову апостола, сам «быв искушен», может «искушаемым помочь» (Евр 2: 18). Сатана в Евангелии искушает Иисуса, в том числе предлагая Ему мирскую власть:
«…Берет Его диавол на весьма высокую гору, и показывает Ему все царства мира и славу их, и говорит Ему: все это дам Тебе, если, пав, поклонишься мне» (Мф 4: 8-9).
Сергий — человек властный, он прирожденный лидер; этого мало, он стремится быть лидером, ибо видит, что, не будь он первым, дело вперед не двинется.
«Он был первым иноком, — пишет Епифаний Премудрый, — постриженным в той церкви и в той пустыни. Первый в начинании, но высший мудростью; первый числом, но высший трудами. Я скажу, что он был и первый, и высший».
Что Сергий был «и первым, и высшим», знает автор его жития, но знает это и сам святой. Знает и хочет этого. В том, что он хочет быть первым, нет ничего плохого; Христос не запрещает это, но предупреждает: раз так, будь слугой своим братьям и всем рабом. Сергий выбирает этот путь и упорно идет по нему вперед. Когда он ночью таскает воду и дрова для своих иноков или шьет себе рясу из сукна, от которого отказались все монахи его обители, это может казаться глупым, но он постоянно держит в памяти слова Иисусовы:
«…Кто хочет быть первым между вами, да будет всем рабом».
Святой понимает эти слова буквально, и это, вероятно, немало изумляло кого-то из его современников. Однако теперь, спустя 600 лет, вряд ли кто возьмется утверждать, что в этом Сергий пошёл по ложному пути. Именно так, буквально, и следует понимать слова Евангелия, несмотря на то, что выполнить это трудно настолько, что почти невозможно. Однако своей жизнью Сергий доказал истинность евангельских слов.
Сергий хочет быть большим, но не как князья, господствующие над народами, и вельможи, что властвуют над ними. Он делает Божье дело и понимает, что действовать мирскими методами, хотя это и проще всего и вообще заманчиво, недопустимо. Напомним, что слова о том, что человек, желающий быть первым, должен быть всем рабом, Иисус обращает к двум апостолам, Иакову и Иоанну, которые просят у Христа дать им сесть у Него, одному по правую сторону, а другому по левую, в славе его (см. Мк 10: 37). В другом месте Евангелия от Марка Иисус называет именно этих двух братьев Воанергес (см. 3: 17), то есть Сыновьями грома, подразумевая, вероятно, порывистость и пламенность их натур.
Таков и Сергий. Думается, его смело можно назвать святым Иоаннова типа. Он порывист, горяч и полон любви, подобно автору четвертого Евангелия. Он хочет быть первым и поэтому по слову Учителя становится слугой и рабом для всех своих братьев.
Почему Троица?
Живоначальная Троица, прп. Андрей Рублев (около 1412)
До преподобного Сергия, назвавшего свою обитель именем Святой Троицы, на Руси подобных храмов и монастырей почти не было. После Сергия они появляются во множестве. Дело в том, что на христианском Востоке (как у греков и арабов, так и на Руси) храмы и монастыри возводятся в честь праздников литургического календаря Рождества Христова (Епифаний или Богоявления, Благовещения и т.д.). Праздника Св. Троицы в календаре Восточной Церкви нет. В народе Троицыным днем называют 8-е воскресенье после Пасхи, которое на церковном языке именуется днем Пятидесятницы или Сошествия Св. Духа на Апостолов. Но это название никоим образом не зафиксировано ни в Уставе, ни в богослужебных текстах, ни в церковном календаре.
Таким образом, Сергий, вопреки установившейся традиции, называет свой монастырь не в честь праздника, а в честь самой Святой Троицы, во имя в Троице прославляемого Бога — Отца, Сына и Св. Духа. Так он подчеркивает, что мы, христиане, поклоняемся не просто единому Богу, но Богу единому в Троице. Единый невидимый Бог царствует над сотворенным Им миром. В Сыне Он нисходит на землю, становится человеком, умирает за нас на кресте и воскресает из мертвых; причем вся полнота Божия пребывает в Сыне телесно (Кол 2: 9). Наконец, Духом Святым Бог пребывает в сердцах человеческих.
«Не знаете ли, что тела ваши суть храм живущего в вас Святого Духа»,
— восклицает по этому поводу апостол Павел (1 Кор 6: 19).
Разумеется, догмат о троичности единого Бога — основа христианства, но как в Библии, так и в богослужебной литературе он, как правило, формулируется имплицитно и на уровень слов выводится крайне редко, вплоть до того, что в Библии, насквозь пронизанной утверждением троичности Бога, слово «Троица» вообще не присутствует. Преп. Сергий прославляет Бога как Троицу эксплицитно и для этого называет свой монастырь обителью Святой Троицы.
Почему в центре созерцательной практики у Сергия оказалась не сотериология, не Крест, не тайна воплощения, но именно троическое богословие? Сам он не объяснил почему, но обычно историки и богословы видят в этом шаге святого стремление напомнить своим чадам о том, что Бог есть Любовь (см. 1 Ин 4: 8), а триединство есть совершенное выражение «единомыслия и внутреннего мира», как говорит Григорий Богослов.
Историки и писатели, склонные считать религию одной из форм идеологии, утверждают нередко, что Сергий, подчеркивая нераздельное единство трех лиц Святой Троицы, звал Русь к духовному и политическому единству. И всё же Сергий не политик, но мистик. И не следует видеть в нем идеолога, своего рода «политрука» при князе Димитрии, каким он нередко изображается в советских романах, или русского Мазарини. Сергия заботит не политическое, но духовное здоровье его братьев во Христе, хотя вовсе нельзя сказать, что он равнодушен к мирским проблемам. Святой, разумеется, страдает от нестроений в жизни вокруг, но он помнит слова Христовы:
«Ищите же прежде Царства Божия и правды Его, и это всё приложится вам» (Мф 6: 33).
Бороться с мирскими нестроениями нет смысла, их все равно не одолеешь. Если же искать не конкретной правды, но правду Царства Божия, то они, эти мирские нестроения, уйдут сами на задний план.
В Нагорной проповеди у Иисуса есть фраза:
«Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».
В греческом оригинале слово «правда» стоит здесь в винительном падеже, и это сразу заставляет задуматься внимательного читателя — после глаголов «алкать» и «жаждать» ставится не винительный, а родительный падеж. Как и по-русски: хотеть хлеба, воды и т.д. Винительный падеж означал бы, что человеку нужна вся вода, какая ни есть на земле. Но именно об этом идет речь в Евангелии. Блажен не тот, кто алчет конкретной правды, точнее, справедливости для себя или для своих близких. Блажен, кто ждет осуществления справедливости во всей её совокупности в отношении всех людей на земле, всей справедливости, какая ни есть на свете. Такова логика Царства Божия.
«…Человекам это невозможно, но не Богу; ибо всё возможно Богу» (Мк 10:27).
Преп. Сергий посвятил свою обитель не Успению Божьей Матери и не Преображению Господню, как часто делалось на Руси, а Святой Троице, ибо видел, что люди Русской земли, в общем вчерашние язычники, почитая, во-первых, единого Бога Отца Вседержителя, во-вторых, Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и, в-третьих, Святого Духа Господа животворящего и Благого Утешителя, видят в едином Боге трех разных Богов. Как помочь людям преодолеть это? Учредив особое почитание Троицы, неслиянной и нераздельной.
Но главная побудительная причина, приведшая к тому, что монастырь св. Сергия получил имя Троицы, видится в следующем. Сергий вышел из школы молитвенного молчания. Он, как было показано выше, прекрасно знал, что главные истины веры Христовой невыразимы в словах. Кроме того, он близок к учению греческих монахов-молчальников (исихастов). Называя монастырь именем Троицы, святой подчеркивает, что христианство насквозь мистично. Это не доктрина, не система, не какая-то теория, а живая вера в Бога Живого. Бог — единица в Троице: три Его ипостаси (Отец, Сын и Дух Святой), с одной стороны, неслиянны, но вместе с тем нераздельны. Понять это, исходя из законов логики, невозможно. В Троицу надо верить.
Если три лица Троицы нераздельны, а в Иисусе Христе телесно пребывает вся полнота Божества, то как понять, что в виде Иисуса распят на кресте не Бог-Отец, а Его Сын.
Если Иисус воскресший обещает ученикам, что сам будет с ними до окончания века (см. Мф 28: 20), то как понять Его слова о Святом Духе:
«И Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами вовек» (Ин 14: 16).
Понять эти слова, увидеть в них схему того, что есть Троица, просто-напросто нельзя, ибо в них лишь приоткрывается великая тайна Бога. Эти слова адресованы сердцу, то есть всему человеческому «я» в целом, а не одному только рассудку, ведь, по слову апостола Павла, с точки зрения трезвого рассудка или с позиций греческой философии христианство есть сплошная глупость или безумие, (см. 1 Кор 1: 18).
Так мистичность христианства, его трансцендентность рассудку как нельзя ярче раскрывается не только в троическом богословии, но в самом слове «Троица». Преподобный Сергий хорошо понимает это.
Вера в триипостасного Бога, христианство, православие не средство улаживать дела в семье или в государстве, а тайна, доверенная нам Богом. Тайна, в которую можно погрузиться, чтобы стать её частью и жить в ней, но не инструмент, используя который можно решить те или иные вопросы.
Преп. Сергий — святой. Из Нового Завета мы знаем, что Церковь есть мистическое Тело Христово.
«Мы многие составляем одно тело во Христе, а каждый в отдельности мы — члены друг друга» (Рим 12: 5).
«Не может глаз сказать руке: ты мне не нужна, или опять же, голова ногам: вы мне не нужны» (1 Кор 12: 21), — говорит апостол Павел.
Теоретически каждый христианин знает, что все люди связаны воедино, в единое тело, ибо Христос на кресте умер за каждого из людей, кто жил, живёт и будет жить на земле, за каждое человеческое «я» вне зависимости от того, верит это «я» в Него или нет. Но на практике мы об этом забываем. На практике мы только и делаем, что рвём те самые связи, которые соединяют глаз с рукой и голову с ногами. Святой через подвиг не деятельностью, а самою жизнью восстанавливает порванные связи, а в конечном итоге мистическое единство всего человечества, единство не национальное, не государственное или какое-либо другое, даже не религиозное, а именно мистическое, полное, глубинное, то Троическое единство, о котором молится Иисус в своей первосвяшеннической молитве:
«Да будут все едино: как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино…» (Ин 17:21).
При этом, однако, постичь, в чем заключается подвиг святого, не очень просто; добиться в этом каких-то успехов мы сможем, наверное, только в том случае, если его житие станет для нас не просто материалом для размышлений, пусть даже благочестивых, а примером (напомню, что слово «пример» без труда выделяется как ключевое в житии преп. Сергия) для подражания.
Для того чтобы читатель не подумал, что ему предлагается уйти в монастырь, стать монахом, замечу, что в первую очередь Сергий Радонежский учит нас не этому. Чему же? Сегодня, испытывая естественное отвращение к пионеротряду, комсомольской или партийной организации, парткомам и т.д., мы стремимся к личной автаркии, к свободе от какой бы то ни было ячейки. Стремился к такой свободе и преп. Сергий, но результатом его ухода стало то, что служение ближнему он сделал главным в своей жизни.
Уйдя из мира, отвергнув те формы человеческого общежития, которые навязывало ему русское общество середины XIV века, он не стал отшельником-одиночкой, а стал искать (что было не просто) способы для воплощения в реальность той открытости по отношению друг к другу, которую Иисус назвал словом «агапэ» (любовь) и без которой человек теряется и, каким бы счастливцем он себе ни казался, в конце концов довольно быстро погибает.
«Ибо, если упадет один, то другой, — говорит Священное Писание, — поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его» (Еккл 4: 10).
Преп. Сергию было трудно. Ибо для человека, захотевшего доказать, что всякое общежитие человеческое основано на неправде, как общество, так и монашество его времени служили хорошей иллюстрацией. Нам сегодня тоже не просто. И тем не менее по примеру преподобного и нам не следует бросать своих братьев, хотя именно это было бы проще всего.
Священник Георгий Чистяков
Из книги «Размышления с Евангелием в руках», Москва. Путь, 1997 г.
Оставить ответ
Вы должны вошли чтобы оставить комментарий.